Послушай сын. Я произношу эти слова, когда ты спишь. Твоя маленькая рука положена под щечку, а вьющиеся волосы слиплись на влажном лбу. Несколько минут назад на меня нахлынула тяжелая волна раскаяния. Я пришел к твоей кроватке с сознанием своей вины. Вот о чем я думал, сын: я часто срывал на тебе свое плохое настроение, мало помогал тебе в твоей детской жизни. Ты просил меня помочь тебе решить школьную задачу, а я назидательно сказал, что свои задачи надо учиться решать самому. Я отругал тебя, когда ты одевался, чтобы идти в школу, т.к. ты только прикоснулся к своему лицу мокрым полотенцем. Я отчитал тебя за то, что ты не почистил ботинки. Я сердито закричал на тебя, когда ты бросил что-то из своей одежды на пол. За завтраком я тоже к тебе придирался. Ты пролил чай. Ты жадно глотал пищу. Ты положил локти на стол. Ты слишком густо намазал хлеб маслом. А затем, когда ты отправился поиграть, а я торопился на поезд, ты обернулся, помахал мне рукой и крикнул: "До свиданья, папа!", я же нахмурил брови и отвечал: "Распрями плечи!". Затем, в конце дня все началось снова. Идя по дороге домой, я заметил тебя, когда ты на коленях играл в шарики. На твоих чулках были дыры. Я унизил тебя перед твоими товарищами, заставив идти домой впереди меня. Вообрази, сын, что это говорил и делал твой отец.
Помнишь, когда я читал, ты вошел ко мне робко, с болью во взгляде? Когда я мельком взглянул на тебя раздраженный тем, что мне помешали, ты в нерешительности оставался у двери. "Что тебе надо?" — резко спросил я. Ты ничего не ответил, но порывисто бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки сжали меня с любовью, которую бог вложил в твое сердце и которую даже мое пренебрежительное отношение не смогло иссушить. А затем ты ушел, семеня ножками по лестнице.
Так вот, сын, вскоре газета выскользнула из моих рук и мною овладел ужасный тошнотворный страх. Что со мною сделала привычка? Привычка придираться, распекать — такова была моя награда тебе за то, что ты маленький мальчик. Нельзя сказать, что я не любил тебя, все дело в том, что я ожидал слишком многого от юности и мерил тебя меркой своих собственных лет. Я мысленно видел в тебе взрослого мужчину. Но сейчас, когда я вижу тебя, сын, устало сьежившимся в твоей кроватке, я понимаю, что ты еще ребенок. Еще вчера ты был на руках у матери, и головка твоя лежала на ее плече. Я требовал слишком много, слишком многого.
А в твоем характере так много здорового, прекрасного и искреннего. Твое маленькое сердце столь же велико, как рассвет над далекими холмами. Это проявилось в твоем стихийном порыве, когда ты бросился ко мне, чтобы поцеловать меня перед сном. Ничто другое не имеет сегодня значения, сын. Я пришел к твоей кроватке в темноте и, пристыженный, преклонил перед тобой колени! Это слабое искупление. Я знаю, ты не понял бы этих вещей, если бы я тебе сказал все это, когда ты проснешься. Но завтра я буду настоящим отцом! Я буду дружить с тобой, страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеешься. Я прикушу свой язык, когда с него будет готово сорваться раздраженное слово. Я постоянно буду повторять, как заклинание: "Он ведь только мальчик, маленький мальчик! И он мой сын!
Какое это счастье иметь сына!" И какой ужас потерять тебя наравственно, морально и тем более физически! И какое счастье было бы иметь еще одного такого же, как ты, сына, а еще лучще несколько, много таких сыновей и дочерей. Про запас...
Все мы и гении и все мы глупцы, Так же, как наши деды и наши отцы.
Стричь всех под одну гребенку Никого не надо. Ясно даже ребенку.